Любая воспитанная девушка должна уметь рисовать акварельные пейзажи - именно так внушала еще маленькой Робин ее матушка, дай ей боже крепкого здоровья и устойчивости к проклятиям своей старшей дочери. Уроки рисования, как и уроки музыки, с детства были для Робин настоящим кошмаром. Карандаш, кисть, пастель, пастель, восковые мелки и уголь ложились ей в ладонь одинаково неудобно, а при попытке перенести впечатление от какой-нибудь очередной вазочки с фруктами на бумагу, на бумаге возникал шедевр абстракционизма. Наверное, если бы Малевич не успел нарисовать свой "Черный квадрат", у Мори-чан были все шансы нарисовать этот черный квадрат (цветную кляксу / пестрый круг / белую линию / подставьте свое) самой и стать известной художницей. К несчастью, Малевич успел первым, не оставив Робин никаких шансов прославиться в области живописи.
Переехав в Японию и сменив заветную букву в графе "пол" в документах, Мори-чан наивно надеялась, что рисовать больше не придется. Если воспитанным барышням надо уметь рисовать пейзажи, то менее воспитанным молодым людям, уж верно, не обязательно этого уметь. Во всяком случае что-то не помнилось Робин, чтобы кого-то из ее приятелей особенно ругали за кривые рисунки. К тому же с изучением культуры у Робин не сложилось - когда ученик так сопротивляется, даже самый лучший учитель не вложит в юную головку какие-то осмысленные знания. Посему Япония у девушки ассоциировалась отнюдь не с живописью, а все представления о японских рисунках сводились к криво нарисованным изображениям Сейлор Мун в тетради у одноклассницы.
Как же было печально обнаружить, что уроки рисования вполне имеются и мужской пол отнюдь не освобождает от обязанности изобразить что-то адекватное. Даже преподаватель был мужчиной, что у до сих пор не наблюдавшей мужчин-художников Робин вызвало такой силы когнитивный диссонанс, что первые десять минут вместо выполнения задания она созерцала учителя с таким выражением лица, что даже слепой сказал бы, что милому пареньку явно не по себе. Наверное, ничего удивительного в том, что услышать само задание удалось только наполовину - трудно слушать и одновременно пребывать в состоянии глубокого шока. Впрочем, даже если бы и удалось услышать задание полностью - все едино, то, что получилось в результате не было похоже ни на что. Не просто ни на что адекватное, а вообще ни на что.
Это и заметил один из соучеников, высокий парень с неизвестным именем. Память у Робин была хорошая, но вот имена запоминались не очень хорошо. Так или иначе, когда в выстраданную картину ткнулся чужой перемазанный краской палец, имя обладателя пальца интересовало Мори-чан в последнюю очередь.
- Это у тебя что, огурец? - поинтересовался парень. - Или, может, бацилла?
С тяжестью взгляда Робин, пожалуй, не сравнилась бы и тонна чугуна. К несчастью, парень оказался ко взглядам нечувствителен.
- Отвали, а? - вежливо предложила Мори-чан. - А то огурец у тебя где-нибудь окажется в неподобающем месте.
Слова парень понимал. Но, к несчастью для себя решил, что нахальство новичка требует показательной демонстрации. В принципе, можно было его понять - не принято семпаям предлагать продолговатые предметы в разные физиологические отверстия засовывать. Да что уж там, вообще не очень принято так с людьми разговаривать в культурной Японии. Просто некультурная Робин приехала из Европы, славящейся куда как более свободными нравами и еще не успела освоиться со здешними культурными заморочками.
- Сильно борзый, да? - пропел парень. - Ну конечно, что еще остается, когда руки не из того места растут.
Вокруг послышалась пара смешков. Ну да, действительно смешно - новичок и впрямь рисовать не умеет совсем, а в искусстве изящных оскорблений ему с семпаем не сравняться. Будь Робин сейчас на другой стороне баррикад, может, и посмеялась бы со всеми. Но Робин была на своем месте, и так расстроенная не получившимся рисунком и не привыкшая спускать оскорбления и поменьше таких.
Наверное, парень в глубине души не верил, что новичок и впрямь полезет в драку. Это же японская школа, не лондонский притон. Здесь кто сильнее выясняется не кулаками, а устойчивостью к давлению общества. Здесь не полагается сопротивляться травле, здесь вообще многого не полагается... И кулак врезался ровнехонько в челюсть. И хорошо еще, что била Робин еще не очень всерьез - уже в процессе драки, на адреналине, она могла стукнуть и так, что зубы бы по полу собирать пришлось. А так - синяк будет крупный и всего делов.
Теперь в состоянии глубокого шока остался обидчик. Сильно не готовый к такому повороту дел, он осел прямо на пол и сидел, держась за челюсть и пытаясь осмыслить только что произошедшее. На уроке. Драка. За это, между прочим, и исключить могут. И все из-за какого-то неудавшегося рисунка? Когнитивный диссонанс был у юного японца нарисован на лбу, ясно, как дорожный знак.
Зато другие ребята пришли в себя куда быстрее. И один из приятелей жертвы агрессии кинулся на Робин в надежде взять реванш и отстоять честь друга. Надо сказать, что этот парень в хорошей драке разбирался куда как получше, чем первый, так что и драка затянулась. В аккурат достаточно для того, чтобы успел вмешаться учитель....

Сейчас все еще мрачная Робин уселась за парту в кабинете рисования. Оставили после уроков. На дополнительное задание по этому же грешному рисованию. Нет, это конечно лучше исключения, да и оставили не одну Робин, но все равно неприятно. Несправедливо. Не потому что они первые начали, хотя они и впрямь первые начали. Потому что Робин пыталась занять свое место в местной мужской иерархии, теми способами, которые ей были доступны, а выяснилось, что в этой иерархии какие-то совершенно другие ценности и важно не кто сильнее (будь то физически или морально), а кто хитрее, говорливее, да черт их разберет, что у них тут важно!
Синяк на скуле нудно саднил. Первый боевой шрам в Японии, а обмыть не с кем. Здесь вообще, кажется, алкоголь не с шестнадцати отпускают, а с восемнадцати. А может, и позже? Странная страна.
Выложила карандаши и кисти перед собой. Ну и черт с ним. Не сошелся же мир клином на этом рисовании...

Несмотря на всю мрачность и нежелание смотреть на парней, с которыми, очевидно, уже не удастся установить хоть сколько-то дружеские отношения - нет в этой Японии традиции уважать того, кто тебя побил - взгляды других двоих не заметить было никак нельзя. Двое мальчишек смотрели на Робин, как смотрят на старые мины, оставшиеся после Второй Мировой. Вроде бы и старая она уже, и вряд ли бы тебе дали совсем уж опасную в руки, но все равно боишься, что может рвануть.
Можно подумать, я на их глазах геноцид устроила. - мрачно подумалось Робин. - Подумаешь, заехала одному хаму в челюсть.
Впрочем, справедливости ради, стоило отметить, что не на одну Робин так смотрели. Другие двое - черт, вот и как их звать-то? Точно надо вводить в этой школе именные бейджики, чтобы бедные новички не путались в именах - тоже удостоились чести быть записанными в непредсказуемые взрывные снаряды. Ну что ж, хоть какая-то справедливость в этом была. Хотя все равно обидно, когда от тебя ждут неприятностей на пустом месте. Робин отродясь не обижала тех, кто слабее. А тот, кто смотрит вот таким затравленно-перепуганным взглядом, сжимается на месте на всякий случай, пугается заранее - явно слабее. Его бить не только перед собственной совестью стыдно, но и противно. Все равно как слизняка босой ногой раздавить. Отмываться потом - то еще удовольствие.
- Кто-то по своей воле, а кого-то я пригласил, потому что вижу в них талант. Своеобразный, но все же талант. - донеслось до задумавшейся было Мори-чан.
Талант. Своеобразный талант. Стоп! У кого талант? У меня?!
Выражение лица Робин, пожалуй, могло бы послужить моделью не только для урока рисования (обратите внимание на глубокие эмоции!), но и для урока медицины (эк вас, милая, перекосило, попейте валерьяночки), и для урока психологии (по этому прекрасному выражению лица мы можем с точностью установить, что клиент испытывает потрясение, возможно, легкий шок, все это вперемешку с сомнением в психическом здоровье собеседника. Возможны комплексы...). Комплексов у Робин не было. Робин просто трезво оценивала свои способности к рисованию. И слово "талант" с собой не могла связать никак. А если и могла, то не в применении к живописи. Вот к акробатике, скажем, талант мог бы и быть. Или к десятикилометровому забегу. Или хотя бы к решению уравнений. Но никак не к живописи.
Два бывших соперника, напротив, чуть что не расцвели от похвалы учителя. Приосанились, запосматривали по сторонам горделиво - вот мол, и мы не лыком шиты, утритесь все, жалкие ботаники. Парень с красочным синяком на челюсти снисходительно посмотрел на Робин, явно разделяя ее мнение, что талант - это про кого угодно, только не про Мори-куна. Второй даже на снисходительные взгляды время тратить не стал, быстренько устанавливая мольберт в круг и всем видом выражая готовность немедленно нарисовать что угодно, чтобы подтвердить свою внезапно созданную репутацию будущего Ван Гога.
Робин тоже нехотя поставила мольберт в круг. Натуру рисовать, ага, как же. В последний раз, когда Мори-чан рисовала натуру, натурщик три недели нервно икал, вспоминая, как живописно его изобразила одна ученица средней школы. Ну а что? Сказали же - "главное - ваша концепция, привнесите в картину что-то свое". Ну Робин и привнесла, как поняла задание. В результате натурщик стал похож на чей-то ночной кошмар. Чуть подведенные глаза стали выпученными гляделками страшилища, причем один глаз заплыл бельмом, а под вторым красовался весьма внушительный фингал. Немного вычурная поза стала свидетельством глубокой муки - было понятно, что под таким углом руки и ноги не выворачиваются, но несчастное создание кто-то именно так и вывернул, поэтому ему очень плохо и очень больно, и глаза вот выпучились. Смуглая кожа приобрела на бумаге оттенок детской неожиданности - буро-бежевый. Пока Робин пыталась изобразить красные губы и приоткрытый рот, краска потекла, оставляя несчастное создание в крови. Ну про мелочи вроде попытки изобразить кудри и полученной в результате дикой гривы, которой позавидовал бы любой лев, мы упоминать не будем. Одним словом, не сложилось у Робин с натурой, не сложилось.
- Сайонджи-сенсей, может быть можно взять живого натурщика? - предложил обладатель синяка на челюсти. - Сатоши-кун, например, был бы отличным натурщиком.
Сатоши возмущенно уставился на приятеля. Было видно, что ему хотелось рисовать, а не торчать посреди кабинета на пьедестале, изображая неподвижную статую.
- Я думаю, Мори-кун еще лучшим натурщиком будет. - Робин изумленно уставилась на Сатоши, пытаясь осмыслить, что ей тут только что предложили. - С его талантами к рисованию невелика потеря будет для урока, если он ничего не нарисует.
Соображала Робин не очень быстро. Она вообще была девочкой медленной и на то, чтобы просчитать последствия, ей требовалось время. А сейчас в первую очередь сжались кулаки - ну ты нарываешься, парень! Наверное, в этом и есть вся слабость человеческой природы - обижаться на правду, если правда эта показывает тебя в невыгодном свете. Робин и сама знала, что рисовать не умеет. Но слышать это от недавнего соперника было все равно обидно и неприятно.

Наверное, про Сайонджи-сенсея можно было сказать многое, но одно качество в нем определенно было - его представления о справедливости примерно совпадали с мировоззрением Робин. И уже за одно предложение кинуть жребий преподаватель резко поднялся в глазах Мори-чан. И как она сама не догадалась предложить? И правда ведь, жребий кинуть - самый честный получится выбор. Вряд ли хоть кому-нибудь хочется стоять столбом или сидеть перед прочими учениками, когда не пошевелишься, даже нос толком не почешешь. Самой Робин вот совершенно не хотелось, даже несмотря на свою нелюбовь к рисованию. И никак не получалось ухватить за хвост эту полумысль-полуотзвук мифической женской интуиции.
Робин не любила, когда у нее не получалось разобраться в собственных мыслях. Беспорядка вокруг было достаточно, в собственной голове девушка предпочитала держать хотя бы относительный порядок. Да и вся эта возня вокруг натурщика неприятно зудела где-то на краю сознания.
Почему мне так не хочется быть натурщиком? Ведь оставаться неподвижной я умею, да и долго ли этим гениям рисования начертить пару эскизов?
Мори-чан отстраненно установила лист бумаги на мольберте. Достала карандаш и на всякий случай поточила его еще раз - терпеть не могла работать не остро оточенным карандашом. Положила ластик поближе - он уж точно понадобится и не раз.
Неужели обидно, что меня нарисуют? Да ладно, подумаешь, картинка...
Сознание пыталось справиться разом с двумя задачами - разобраться с зудящей мыслью и выполнить задание преподавателя. В Цезари Робин однозначно не годилась - то и дело приходилось стирать все нарисованное. Не потому что было плохо нарисовано, хотя и это, разумеется, тоже. Просто трудно рисовать, когда в середине линии внезапно осознаешь, что вообще что-то рисуешь и пытаешься вспомнить, зачем ты ведешь эту линию и что пытался нарисовать.
Вроде и не так я плохо выгляжу, чтобы стыдно было на картинке показаться. Да, не красавица, но все же...
Осознание нахлынуло волной, чтобы не сказать полноразмерным цунами. Именно так все и было. Не красавица. И не красавец. Потому что не парень.
Вы часто присматриваетесь к манере соседа сидеть, стоять, ходить? Наверное, не очень, а уж если вы учитесь в старшей школе - тем паче нечасто. В крайнем случае отметите для себя, что вон тот парень уж как-то странно двигается, и забудете. Подростковый возраст - самый жестокий и эгоистичный, мало кто интересуется делами другого. Собственные переживания кажутся куда важнее любых странностей приятелей и знакомых. Только когда особенно захочется ударить побольнее, в ход пойдут и странная походка, и неприглядная внешность, и слишком громкий смех. Но кто же прислушается к мелочам, к которым придираются, когда хотят обидеть, кто же примет это за правду?
А рисование, пусть даже и эскиза, требует внимательного изучения позы и тела. Робин ходила по-мужски уверенно, держала голову высоко и смотрела прямо в глаза. Но даже это не могло изменить расположенного в другом месте центра тяжести, бедер чуть шире, чем надо бы мальчику, слишком изящных черт лица. Так-то никто не обращал бы на это внимание, но когда рисуешь эскиз за эскизом, и один внезапно отличается от других, поневоле задумаешься. А уж если и без того ищешь повода придраться к раздражающему новичку, задумаешься вдвойне.
Нет, Робин совсем не хотелось позировать.
- Позволь, помогу, Мори-кун. - Робин вздрогнула, с трудом удержавшись от того, чтобы не засветить в глаз уже учителю. Не со зла, просто не услышала, как он подошел, и прикосновение к руке было слишком неожиданным. На бумаге среди бестолковых линий, призванных изображать парнишку-натурщика, появились другие - уверенные, помогающие обозначить форму.
- Хм... спасибо, сенсей.
Повторить эти движения Робин не смогла бы даже за миллион, даже за сто миллионов что японских йен, что английских фунтов. Особенно сейчас, когда голову прочно заняла паническая мысль о бытие натурщицей для этих явно неласково настроенных парней. И ведь не откажешься так просто - слишком честным было предложение о поочередном дежурстве перед прочими. Вроде как получается, что попользовался паренек Робин другими, а сам не готов себя во всеобщее пользование предоставить? Лицемерием попахивает, жульничеством, нечестной игрой. А нечестно играть было не просто против натуры Робин, это было все равно что вывернуться наизнанку. Как жить вот в таком вывернутом состоянии?
Рука соскользнула, перечеркивая все, что только что нарисовала ведущая рука учителя. Робин вполголоса выругалась и принялась старательно затирать испорченное, пытаясь не стереть линии сенсея.
Сзади удовлетворенно ухмыльнулся недавно побитый парень, словно напоминая о том, что уж он точно молчать не будет, если опознает в Мори-куне девушку.
Черт. Ненавижу выбирать между плохо и плохо.
И был ли вообще выбор?

-Я не буду раздеваться! - донеслось до погруженной то ли в мысли, то ли в попытки все же нарисовать этого грешного натурщика Робин. Правда, на натурщика она уже несколько минут как не смотрела вовсе, пытаясь придать какую-то форму тому, что уже было на бумаге. Ну хотя бы, чтобы оно на человека было похоже, черт уж с ним, с портретным сходством.
Раздеваться?!
Паника на лице Робин была написана уже явственно. Впрочем, поскольку смотрела она отнюдь не на спорящего парня, можно было подумать, что в такой священный ужас мальчишку привел не получающийся рисунок. Странно, конечно, так паниковать из-за какого-то неудавшегося эскиза, да еще и на факультативном занятии, от которого проходной балл не зависит, но мало ли у кого какие тараканы в голове.
Раздеваться. Интересно, чем же это думала Робин, когда решала себе вот так запросто пол в документах поменять? Ведь обдумывала же заранее отговорки. Аллергию на солнце, чтобы не раздеваться в жаркий день. Непривычку к онсенам, чтобы не ходить с ребятами. Привычку принимать душ каждый вечер и каждое утро, чтобы переодеться в душевой кабине. Пользоваться только кабинками в мужском туалете. Тщательно прятать все детали женского туалета в комнате, чтобы, даже если кто-то решит порыться в вещах, не нашли. Вот только уроки рисования Робин решительно не предусмотрела. Кто же знал, что даже на уроках потребуют раздеваться?
Слова преподавателя о том, что раздеваться не придется, мало успокоили Мори-чан. Одежду и правда рисовать сложнее, чем обнаженное тело, так что ничего странного в предложении ребят не было. Будь Робин и вправду парнем, непременно бы поддержала, попыталась переубедить учителя... и кто сказал, что эти не справятся с переубеждением?
- А я вот разденусь. - сообщил Ютака, стягивая школьный пиджак. - Рисовать проще и жарко тут.
Робин нервно дернулась, роняя карандаш, ластик и почти что роняя мольберт. Это уже не смогло пройти незамеченным даже для подростковой бесчувственной компании. А знай кто Робин получше, без труда бы определил, что та находится в паническом состоянии, очень близком к тому, что возникало во время приступа клаустрофобии. Уж чем-чем, а собственным телом Мори-чан владела хорошо, она никогда и ничего не роняла случайно, не налетала на людей, не спотыкалась на ровном месте и не падала с заборов. Но вот в таком состоянии, когда место обычного осознания действительности стремительно занимал тот самый панический ужас, могло быть что угодно.
- Что это с тобой, Мори? - фыркнул натурщик. - Приступ падучей?
Робин хохотнула. Смешок вышел слишком высоким и слишком нервным, пожалуй. Почти девичьим.
- На стриптиз твой смотреть не хочу. - Робин наклонилась за карандашом и резко выдохнула. Если не успокоиться прямо сейчас, можно наделать дел еще до всякого раздевания.
- Э! - Сатоши подошел ближе к мольберту. - Может тогда на твой посмотрим? Или смущаешься?
Здесь надо бы было, конечно, еще раз дать в глаз. Или в челюсть. Или в нос и пусть потом общается с врачом. Но до такого состояния паники, когда уже можно и драться, Робин еще не дошла. А из такого состояния покоя, когда еще можно драться, уже вышла. Только головой мотнула нервно, сама не понимая, зачем, и на какой вопрос отвечает.

Если бы Робин была постарше, наверное, она бы в такую ситуацию не попала. А если бы и попала, не впала бы в такую панику - все же аналитические способности у девушки были совсем неплохие и в иной ситуации она бы попыталась обдумать положение и поступить разумно. Но Мори-чан была девочкой-подростком, эмоции у нее были куда сильнее любой логики, а уровень адреналина куда выше, чем тот, с которым она бы сама с легкостью могла справиться. Сердце колотилось, как бешеное, а мысли стремительно уступали место инстинктам - бежать, драться, бояться. И инстинктам этим было неважно, что Робин не в джунглях с тиграми встретилась, а всего лишь в перепалку с ребятами-ровесниками влезла. Единственным реальным оставались дрожь в кончиках пальцев, обостренное восприятие и готовность сорваться с места в любую минуту - то ли для того, чтобы убежать и спрятаться, то ли для того, чтобы драться, как дерутся загнанные в угол животные. Дерутся не из положения сильного, а из положения слабого - отчаянно, без правил и милосердия. Коснись кто сейчас плеча - ни один психолог не предсказал бы, что перевесит, в какую сторону нарушится хрупкое равновесие между страхом и страхом.
Сайонджи-сенсей вмешался очень вовремя. Еще несколько мгновений, и трудно было бы предсказать масштаб разрушений. А разрушения неминуемы, когда для одного из участников игра перестает быть игрой, а становится борьбой за выживание. И когда это подростки умели отличать важное от второстепенного, настоящую опасность от условностей общества? Для Робин все было убийственно серьезно, и каждая драка - не на жизнь, а на смерть, и каждая насмешка - вызов на дуэль, и каждая дружба - через огонь, воду и медные трубы. Энергии в девушке было столько, что даже точка опоры не нужна, чтобы перевернуть мир. Но для этого и нужны учителя, чтобы не дать этой безумной неуправляемой энергии хлынуть через край и уйти в сторону массового разрушения.
Хороший ли был выбран способ или плохой - судить не нам. Важно то, что способ сработал. Обсуждение публичных разоблачений, как и попутное обсуждение художественных талантов прекратились почти что мгновенно. Какие уж тут обсуждения и подначки, когда учитель самолично заявляет, что у одного из учеников настолько нет таланта, прилежания и умения вести себя на уроках, что лучше бы этому ученику покинуть кабинет рисования? Никто не будет тыкать зубочистками в крысу, если на эту крысу едет танк. А именно танк на Робин и наехал. Публичное заявление о том, что на уроках можно не появляться - это вам не подначка неприятеля.
Робин переключалась медленно. Робин вообще, как мы уже упоминали, была медленной почти во всем, что не касалось непосредственно физических реакций. Успеть ударить еще до того, как противник закончит замахиваться - это да, это Робин могла. А понять, что же случилось, почему ситуация из выбора между "очень плохо" и "тоже очень плохо" перешла в какую-то совершенно другую - на это требовалось время. И первые несколько секунд Мори-чан пыталась адаптироваться к этой новой информации, осознать себя заново в пространстве и времени.
Та, уже знакомая, угроза исчезла. Сердце постепенно возвращалось к привычным шестидесяти ударам в минуту. Сознание училось заново воспринимать чужие слова - не через призму страха и агрессии, а обычно, как это бывает в состоянии покоя.
Нет склонности к рисованию... никогда больше не посещать этот класс... оценка там будет хорошей... кто рисовать не желает...
Осознание приходило постепенно. Очевидно, учитель не желал видеть на уроках тех, кто не хочет рисовать. В этом было что-то справедливое, наверное, но куда больше была часть вопиющего нарушения законов мироздания. Учителя должны учить. Зачем нужен учитель, если он не учит? И чего стоит ученик, от которого отказывается даже такой мягкий учитель, как этот преподаватель рисования? Это даже не публичная декларация бездарности, это отказ в праве называться учеником. Отказ в праве учиться, отказ в праве существовать, до какой-то степени.
- Мори-кун, надеюсь, что мои слова не задели тебя. Ты найдешь себя в чем-то ином.. но не на моих занятиях.
Робин мысленно повторила первые два слова.
Мори-кун... Мори-кун...
А потом осознание накрыло с головой, как девятый вал накрывает лодку. В праве быть учеником отказывалось не кому-нибудь. В праве быть учеником отказывалось самой Робин. Действительно, танк, по-другому и не скажешь. Проехал, раскатал по траве и какое его дело, выживет ли тот, кто под этот танк попал. Не страшно было считаться бездарным рисовальщиком. Не страшно было считаться смутьяном, хулиганом. Не страшно было чувствовать ненависть учителей или одноклассников.
А вот то, что сделал Сайонджи-сенсей - это было страшно.
Это был не тот страх, что был только что. Не стучащая в висках кровь, не сбившееся к чертям дыхание, не капли пота между лопатками. Это был тот страх, который может породить только цивилизация, тот самый страх, который испытывает изгнанный из своего города, из своей страны. Не зря порой предпочитали казнь изгнанию. Отвернувшийся от тебя социум - куда страшнее петли на шее. И если Робин - не ученик, то кто она вообще? Кто она в этой школе, кто она в этом мире, существует ли она вовсе?
Услышав, что урок окончен, ребята быстро покинули класс. Задерживаться там никому не хотелось. Может, оно и приятно было бы - посмотреть, не поругает ли учитель еще новичка, не доставит ли дополнительную радость, но одного взгляда на окаменевшее лицо Мори-чан было достаточно, для того, чтобы понять, что сейчас здесь рванет. Инстинкт самосохранения - один из базовых, и понимание опасности у подростков развито хорошо. Поймать новичка можно и потом, зажать в угол и поглумиться вволю. Если еще захочется, конечно, а то учитель уже с лихвой отплатил за поруганную честь и синяки на физиономии. Все же ребята были не извергами и гнобить никого не собирались. Так, хотели указать зарвавшемуся новичку на его место в школьной иерархии. И это вполне могло подождать.
Робин не двинулась с места. Только взгляд подняла на учителя. Тяжелый, мрачный и очень нехороший. Несколькими минутами назад Робин собиралась бороться за выживание. За право жить так, как ей хочется. Сейчас стояла задача отвоевать право жить вообще. Право существовать.
- Почему? - сейчас голос спустился ниже обычного - до хриплого, горлового звука, полурычания даже.
И если у преподавателя были хоть какие-то познания в психологии и педагогике, он не мог не понять, что лучше бы ему ответить на вопрос так, чтобы удержать Робин от уничтожения класса, самого преподавателя и себя самой. Не потому что Робин была камикадзе. А потому что когда внутри просыпается бешеный носорог, этот носорог не думает о собственной сохранности. Он вообще не думает. Он убивает.

Остановили не слова. Учитель не сказал ничего, что могло бы убедить Робин в необходимости оставить окружающий мир целым и невредимым, ни в каком месте не сумел восстановить ощущение справедливости и логичности мироздания. Нет желания? Разве желание или нежелание учиться - повод для такого своеобразного остракизма? Не хотелось насмешек? Неужели учитель и впрямь считал, что насмешек станет меньше, теперь, когда он публично объявил насмешки обоснованными? Да и с чего бы учителю вообще лезть в отношения между учениками? Мужские разборки были и будут всегда, решать их надо самостоятельно, любая явная протекция учителя будет Робин не только не на пользу, но даже во вред. Громкие подначки куда лучше тихой ненависти, а любимчики учителей редко удостаиваются иного. А что происходит с объектами нелюбви учителей - явление столь же непредсказуемое, сколь погода в конце переменчивого марта.
Рассуждения Робин - насколько ее обрывочно-злые мысли можно было назвать рассуждениями - были не совсем верны, но как мы уже многократно упоминали, Робин находилась в том светлом возрасте, когда здравое мышление скорее редкость, чем закономерность. Особенно здравое мышление в ситуации крайнего диссонанса с окружающей действительностью.
Нет, слова не остановили разрушение. Разрушение остановил взгляд. Этот самый полузатравленный, огорченный взгляд. Робин еще плохо понимала школьную иерархию, но очень хорошо понимала иерархию стаи. Даже сейчас, когда мыслить было трудно и все силы уходили на то, чтобы не начать крушить все вокруг просто от бессилия что-то изменить во внезапно рушащемся мире, инстинкты все расставили по местам. Тот, кто так смотрит, смотрит не из положения сильного. А если он не владеет положением, не считает себя доминантом, он не может ничего запретить.
Учитель - тот, кто учит. А доминант - тот, кто имеет право приказывать. Научить может ребенок, пейзаж, подающая лапу собака, кто угодно и что угодно. А приказать, запретить, развернуть мир вот так, как это почудилось Робин, может только доминант. Глава стаи. Сайонджи-сенсей не был доминантом, не был вожаком стаи. Он был просто учителем. И, значит, не мог Робин никуда изгнать, не мог лишить ее права быть тем, кем ей быть хотелось.
Будь Робин самую малость поженственнее - наверное, разрыдалась бы от облегчения. Но плакала Мори-чан в последний раз еще в начальной школе, если не считать тех слез, которые невольно наворачиваются на глаза от сильного ветра или сильного удара. Поэтому разрыдаться не получилось, только сглотнула пару раз судорожно и ухватилась за мольберт покрепче - не опираясь даже, просто держась.
Говорить не очень хотелось, но надо было. Вообще-то надо бы было извиниться, но Робин даже при всем своем желании не знала таких слов, которые бы выразили то, за что ей хотелось извиниться. "Простите, что принял вас не за того, кем вы являетесь"? Смешно. Мори-чан и сама-то себе толком объяснить не могла, как воспринимает отношения между людьми. Что такое "доминант" и что такое "контролировать пространство", почему в любой компании четко можно определить лидера, зачем так отчаянно нужно это место в негласной пирамиде отношений. Возможно, если бы она могла объяснить это столь же ясно, сколь и ощущала, место бы девушке было не в старшей школе, а на защите кандидатской диссертации.
- Я не буду вас ненавидеть, сенсей. - сумела, наконец, выговорить Робин.
Учитель с сигаретой во рту выглядел еще беззащитнее, чем только что, пока отвечал, и Мори-чан почти что машинально потянулась к карману. Щелкнуть зажигалкой, молча давая учителю прикурить - пожалуй, это было самое близкое к извинению, на что Робин вообще была способна.
- Вы мне только одно объясните. - Вопрос вертелся на языке, но сформулировать его сразу не удалось, поэтому на мгновение-другое мисс Мори снова замолчала. Как правильно задать вопрос, подкинутый подсознанием? И правильно ли она вообще услышала, может, и не было ничего? - Почему вы ко мне в женском роде обращаетесь?
Добавлять "это у вас нервное?" Робин не стала. В другой раз, может, и добавила бы, но не сейчас. После этого только обратно в агрессию, а сил на еще одну защиту сейчас не было. Даже героям вроде Роланда и Кухулина нужна бывает передышка.

Робин слушала и удивлялась. Вообще слушать она умела и любила, когда было кого и когда не было потребности немедленно свернуть говорящему нос набекрень. Потребность же, к сожалению, бывала очень часто - не так много случалось у Робин в жизни людей, готовых просто с ней разговаривать. Обыкновенно либо нотации читали, либо гадости говорили. А с друзьями и приятелями Робин как-то не очень много разговаривала, не было у них такой потребности - вербализовать какие-то мысли и ощущения. Все выражалось в делах, не в словах.
А вот Сайонджи-сенсей говорить умел. Во всяком случае, слушать его можно было, осмысливая и снова переосмысливая сказанное, не испытывая желания перейти к рукоприкладству. Осмысливать же было что. Пожалуй, мало какие люди бывали столь непохожи на Робин, сколь непохож был этот учитель рисования.
Мори-чан считала, что мир на самом деле устроен просто. В нем есть правила, которым нужно следовать, и тогда в конце получится какая-нибудь плюшка. Если правила нарушаются - в конце непременно прилетит кирпичом по башке. Когда и как будет этот конец, Робин не очень себе представляла, но предпочитала об этом не задумываться. Эту же простоту она переносила и на свои отношения с людьми. Если человек хороший - к нему надо относиться хорошо. Если человек плохой - его надо объявить врагом и бороться за его уничтожение. Или хотя бы за перевоплощение его в человека хорошего, хотя последнее казалось чем-то из области фантастики. И ни малейшего сомнения в том, что на свете бывают хорошие и плохие люди, у Робин не было. Более того, где-то в глубине души она была убеждена, что хорошими и плохими если и не рождаются, то как-то очень быстро становятся, поэтому человек или хороший, или плохой, по-другому и быть не может. Другое дело, что иногда люди зачем-то шифруются, притворяясь, что они плохие, когда на самом деле хорошие, или что они хорошие, когда на самом деле плохие. Поэтому надо быть повнимательнее и стараться не путать хороших с плохими.
Все еще не ушедшее, горьковатое ощущение вины перед учителем напрямую проистекало из этой жизненной философии. Только что Робин почти что совсем сочла преподавателя рисования плохим человеком - ведь только плохой человек может сделать такую непорядочную вещь, как уничтожение чужого мира, тем более мира ученического. И слушать сейчас, что за всем этим стояли какие-то другие мотивы, было одновременно и приятно - всегда приятно осознать, что рядом с тобой стоит все же хороший человек - и совестно - ну кому не станет стыдно, что плохое о человеке подумал напрасно?
Учитель же, очевидно, считал, что мир устроен куда сложнее и совсем не так однозначно. А кроме того, то ли не делил людей на хороших и плохих, то ли считал всех по умолчанию хорошими. Ведь даже сейчас, говоря о драках, о насилии, о других ребятах, он говорил без осуждения. Просто, как факт, как о существующем феномене. Не "ребята плохие, потому что Робин могли обидеть", а "есть ситуация, ее надо как-то решить". Это было и понятно, и непонятно одновременно. Решать ситуацию вместо оценки людей казалось правильным и логичным, но не делить мир на черное и белое представлялось почти что невозможным. Эдак все люди получатся серыми. Как крысы.
- Думаете, это плохо? - задумчиво спросила Робин не то учителя, не то в пространство. - Драться, чтобы себя защитить? Думаете, любую драку надо останавливать?
Мысль была из какого-то другого набора, не о том, о чем думалось только что. Просто выползла на поверхность, словно безусловный рефлекс. Да так в какой-то мере и было - матушка говорила что-то похожее про отказ от насилия, неподобающее поведения, еще что-то. Только в разговоре с матушкой непроизвольно сжимались кулаки и не хотелось слышать ни единого вздоха, убежать, ударить, да что угодно, лишь бы не чувствовать в очередной раз, как тебя пытаются упихнуть в неудобную, неподходящую, но общественно приемлемую формочку. А сейчас, в разговоре с учителем, можно было задать тот же вопрос спокойно. Во-первых, сил уже не было снова злиться и вскидываться на каждое слово, а во-вторых, Сайонджи-сенсей матерью не был, его мнение было всего лишь мнением, а не судом свыше.
Робин наклонилась, поднимая карандаш. Ей было легче говорить и слушать, вертя что-то в руках. Да и вообще проще было жить, когда руки чем-то заняты.
Мысли снова вернулись к упоминанию пола.
Заметил, стало быть, что девушка. Значит, где-то все же выдала себя, где-то не так себя повела. А заметил один - заметят и другие. Разве что у сенсея и впрямь какие-то причины быть сильно наблюдательнее остальных.
- Вам есть, что скрывать, сенсей? Или вы всегда были наблюдательнее остальных?
Только когда вопрос уже прозвучал, Робин внезапно подумалось, что, возможно, вопрос был все же несколько хамским. В конце концов, не ее это дело, что там учитель скрывает и от кого. Но почему-то желания извиняться за личный вопрос не было. То ли из чувства справедливости - "вы мой секрет знаете, я могу хотя бы спросить про ваш", то ли из еще каких-то соображений.
Мысль о проблемах осталась висеть в сознании недодуманной, недосхваченной. Была мысль, была. Была проблема, только Робин совершенно не знала, как ее правильно сформулировать.

Слушая, Робин почти что машинально переместилась к отставленным в сторону партам и стульям, ухватила сразу два стула - по одному в каждую руку - и поставила возле своего мольберта, кивнула учителю приглашающе. И сама уселась, не дожидаясь, сядет учитель вообще или нет. Для японского ученика поступок был бы неприкрытым хамством, разумеется - садиться вперед старшего, да еще и указывать ему, что тоже сесть бы не помешало. Но Робин, как уже многократно упоминалось, о японских нормах поведения еще знала очень немногое, но что "в ногах правды нет" и вредно разговаривать стоя, знала прекрасно. Да и неудобно было слушать.
А что послушать, было. И, что куда важнее, было над чем подумать. Раньше Робин не задумывалась о том, существует ли разница между словами "драка" и "насилие". Парни, с которыми она дралась, обычно о драках не разговаривали - что тут разговаривать, бить надо. А слово "насилие" обыкновенно употребляли чопорные дамы, полагающие любой удар преступлением, заслуживающим скольких-то там лет в геенне огненной. По прейскуранту. У чопорных дам все происходит по прейскуранту.
- Слабого? Сенсей, слабого незачем бить - по нему же и так видно, что он не претендует на лидерство.
Наверное, в чем-то Робин и впрямь была чрезмерно доверчива, чрезмерно прямолинейна, чрезмерно эгоцентрична. Сама она никогда не ударила бы того, кто слабее, и именно по названной причине - зачем бить того, кто и без того согласен занимать в иерархии низшие позиции? И, как это свойственно многим ровесникам Мори-чан, не задумываясь, считала, что все окружающие устроены примерно так же. Ибо это ж какой свиньей надо быть, чтобы ударить того, кто не может ответить на удар? Такие, конечно, существуют - бывают же на свете плохие люди. Но это такое злодейство, которое случается, пожалуй, только в сказках. Такие люди сошлись бы с Синей Бородой на почве взаимных увлечений - что жену убить, что слабого ударить, какая,  в конце-концов, разница?
Нет, с теми, кто слабее, проблем не бывает. А вот что, действительно, делать с теми, кто не слабее, но драться не хочет?
Для самой Робин чаще всего и так бывало ясно, кто сильнее. По ощущению, по поступкам, да и мало ли сложных невербализуемых признаков, по которым можно понять, что человек сильнее тебя? Вот только сейчас, когда Мори-чан оказалась перед вопросом о том, как на самом деле устроено это самое понимание-выяснение силы, она немедленно запуталась.
- А что делать тем, кто слабее в истории, в математике, в том же рисовании? Это та же драка, только оценка зависит не от тебя, а от оценивающего учителя. Это же еще менее честно! - Робин и сама не заметила, что размышляет уже вслух. - Или вообще не состязаться теперь? А как тогда выяснить, кто сильнее?
Сильнее. Доминантнее. Кто достойнее быть лидером. За кем пойдут, кому будут доверять. Вопрос доверия и ответственности - один из самых сложных вопросов в человеческих отношениях. Это сделка, обмен, который стараются сделать как можно честнее. Ты будешь меня защищать, я буду тебя слушаться. Но защитить может только тот, кто сильнее, разве нет?
- Я хочу понять откуда в тебе желание носить мужскую одежду.
Робин почти что недоверчиво взглянула на сенсея. Интересно, это у всех, кто узнает, будет вызывать непонимание? Неужели это и впрямь так сложно понять? Хотя, наверное, и впрямь сложно. В конце-концов, не так много девушек добровольно переодеваются в мужской костюм. Большая часть как-то умудряется быть счастливой, удовлетворяя общественным представлениям о женщинах.
- Сенсей, а вы бы хотели носить женскую? Вот честно. - девушка замолкла на мгновение, подбирая слова. - Хотели бы, чтобы вас оценивали прежде всего по тому, как вы уложили волосы и накрасились? Хотели бы постоянно спотыкаться и подворачивать ногу, потому что влезли в общественно-принятые туфли на высоком каблуке? Хотели бы носить колготки и потом часами рыдать в туалете, потому что колготки порвались, а вы забыли взять с собой запасную пару? А если даже и взяли, то случится какая-нибудь еще беда - сломается каблук, разойдется шов на юбке, испачкается блузка...
Все это было правдой. Причиной. Не поводом. Поводом стала та самая дурацкая обида на родителей - хотя дурацкая ли? Быть вынужденной сменить страну, язык и круг друзей - удовольствие не из первых. И все это ради имени, приличий, положения в обществе.
Ну так вот тебе, милая матушка, положение в обществе. Дочь в мужской одежде.
И решение это, разумеется, пришло не случайно. Фрейд бы улыбнулся в бороду, глядя на то, с какой радостью Робин ухватилась за совмещение приятного с полезным. Сделать себе жизнь проще, избавиться от совершенно лишних сложностей. И не испытать при этом всех прелестей социальной изоляции.
Бесплатный сыр бывает только в мышеловке. Но об этом Робин, разумеется, не задумывалась.
Ладони на плече Мори-чан даже не заметила.
- А разве на меня давят? - искренне удивилась она, совершенно не замечая, что сама только что о давлении и говорила, описывая все ужасы женского костюма.

У вас бывают такие моменты, когда время будто останавливается, давая вам возможность осознать свое место во Вселенной? Ну так вот у Робин таких моментов не бывало. Зато у нее бывали моменты, когда время ускоряется так, что приходится, как Алисе, бежать изо всех сил, чтобы только остаться на одном и том же месте.
Сейчас был именно такой случай. Робин слушала, слышала и отчаянно не успевала за мыслью учителя. Сайонджи-сенсей уже говорил об индивидуальности самой Робин, о ее выборах, ее пути, а Робин все еще думала о иерархии группы. И одним прыжком перескочить разделяющие эти два подхода пропасть было невозможно. Хотя бы потому что сенсей рассуждал с позиции взрослого, для которого собственная личность уже приобрела серьезное значение. Робин, несмотря на всю свою высокую сопротивляемость чужим ожиданиям, была, как и большинство подростков, стайным зверьком и мало что ценила так, как возможность занять свое место в стае, найти себе лидера, которому можно доверять, ухватиться за него крепко и идти туда, куда он скажет.
Это трудно было осознать. Но для Робин, как и для многих ее ровесников, мир представлялся бесконечным лабиринтом безумия. Она уже вышла из детского возраста, когда можно идти по жизни, не понимая ее правил и законов, пользуясь защитой и любовью взрослых. Не то, чтобы, конечно, у Робин в жизни так уж много было любви и внимания взрослых, но с другой стороны - у нее все же были родители, которые, пусть по-своему, но о ней заботились, у нее были учителя, которые старались ее чему-то научить, и даже когда они с ребятами особенно зарывались, всегда находились какие-то взрослые, оберегающие детей от серьезных проблем, хотя бы участковый полицейский, приглядывающий за малявками. Но детский возраст закончился, а ко взрослому Робин еще была не готова. Она еще не понимала, как устроена жизнь вокруг, еще не понимала, где чужие ожидания оправданны и разумны, а где - дурость дуростью. И, как и многие, девушка отчаянно искала какие-то островки надежности и стабильности. И четкая иерархия была одним из вариантов стабильности, возможностью выбрать того, за кем можно будет пойти. Положение лидера в осознании Робин было неразрывно связано с ответственностью.
Слова Сайонджи-сенсея казались квинтэссенцией безумия. Бить слабых, чтобы повысить авторитет? Поиздеваться над слабым? Нет, не то, чтобы Робин не знала, что так бывает - вот кино она же иногда смотрела. Но уж как-то так сложилось, что вплотную она с таким не сталкивалась. Не в последнюю очередь потому что привыкла обращать внимание только на то, что творилось только в непосредственной близости от нее самой. Компания, к которой принадлежала Робин, состояла из не самых умных и не самых культурных ребят. Но, возможно, из-за врожденного чувства справедливости, заставляющего девушку выбирать себе правильных друзей, Мори-чан общалась с уверенными в себе ребятами, разделяющими ее представления о чести. Слабых бить нельзя, издеваться можно только над равным и только в рамках игры, авторитет надо завоевывать делами, а не чужой слабостью. Набить морду - нормально, унизить - недопустимо. И сама Робин не рассматривала собственное поражение, как унизительное.
Мори-чан аж головой мотнула, пытаясь хоть как-то вникнуть в то сумасшествие, о котором ей говорил учитель.
Черт, ну и жизнь у вас была, сенсей... это вы вот ТАКОЕ наблюдали регулярно, что рассматриваете это, как норму?
И не поспоришь же. Не потому что все сказанное верно, а потому что оно настолько неверно, что непонятно, с чего начинать. Разве что стукнуть кулаком по столу с лаконичным "все вообще не так, от начала до конца", но так ведь не сделаешь, верно? А объяснить... как объяснишь, что вообще ничего подобного Робин в виду не имела, что и она ни над кем издеваться не будет, и другие не будут, не посмеют просто, потому что если кто начнет - так Робин ему живо вывеску начистит до блеска.
"Да умоются кровью те, кто усомнится в нашем миролюбии".
Автора цитаты Робин не вспомнила бы даже в камере пыток испанской инквизиции, но примерно так ей и думалось сейчас.
Пожалуй, разговор об одежде даже был к месту. По крайней мере отвлекал от очень нехороших мыслей. Вроде мысли собрать компанию и пойти разбираться, кто там слабых обижает. В конце-концов, Робин Гуд не зря был тезкой.
- Общество всегда на нас давит. Родители давят. Ведь кто-то же за тебя выбрал рисование? И разве не из-за давления родителей и общественности ты выбрала мужской костюм? Разве не потому, что так легче? Так удобнее?
Робин задумчиво улыбнулась. Нехорошо так. Неласково.
- Я себе иногда представляю, как они будут выглядеть, когда узнают. - почти мечтательно. "Они" - это про матушку с сестрой, отца было даже немного жаль. - Они больше никогда...
Робин не договорила, но и нужды в этом не было. И без того, всякому бы было понятно, что девушка имела в виду.
Мгновение предвкушения было таким мимолетным и дорогим... но прошло.
- Правда, хорошо бы они узнали не сразу. Мне действительно куда удобнее в мужском костюме.
Учитель выглядел каким-то совсем уж усталым. Робин почти что почувствовала себя виноватой - вот же человек переживает, не очень понятно, из-за чего, но переживает. Наверное, потому что урок рисования сорвался... к слову о рисовании...
- Сенсей, а это вы всерьез говорили о том, что к вам можно обращаться в любое время? А то у меня, пожалуй, действительно есть к вам просьба...
Выдохнуть. Снова вдохнуть и опять выдохнуть. Решения надо принимать быстро, как с головой в омут бросаться, чтобы не успеть пожалеть.
- Научите меня рисовать, а? Я знаю, у меня никакого таланта нет, но что-то простое же, наверное, можно и без таланта суметь?
И, помедлив, все же добавила:
- Я больше не буду у вас на уроках драться. Ну... попробую...
Как только удержалась от встречного предложения если что - обратиться к ней за защитой от дерущихся парней, черт ее знает. Наверное, чудом. Уж слишком естественным казалось предложить учителю свою защиту, то ли от настоящего, то ли от того прошлого, что заставляет его думать о людях и драках так плохо.

- Тебе не нужно учиться быть мальчишкой
Робин философски пожала плечами. Наверняка, учитель хотел как лучше и сказать хотел что-то осмысленное, но понять его слов девушка была попросту не в состоянии. Будь ей хотя бы двадцать пять, находись она на приеме у психолога и жажди она и в самом деле разобраться с тем, чего хотели ее родители и с тем, насколько адекватен ее собственный выбор - она бы, возможно, прислушалась. Но ей было шестнадцать, а в этом возрасте родители кажутся смертельными врагами за куда меньшие провинности, чем попытки реализовать в ребенке собственные неудовлетворенные желания и лишение дочери родной страны, друзей и привычного окружения. Даже будь Робин куда сознательнее и добрее, чем она была, она бы не была готова простить родителей за переезд в Японию.
Вообще-то, после слов о том, что родители, мол, хотели как лучше, стоило бы уйти. Встать, повернуться и уйти из класса. Подростки видят мир черно-белым, а у Робин все контрасты были острее, чем у других. И если допустить, что в действиях родителей мог быть какой-то смысл, значит, Мори-чан и в самом деле нехороша собой - недостойна, позорит семью, плоха со всех сторон. Варианта "посередине" пока что не существовало. Оставалось только уповать на то, что потом, когда Робин вырастет окончательно, когда переходный и переломный возраст останется позади и личность будет полностью сформирована, она научится воспринимать полную цветовую гамму, отойдет от этого юношеского максимализма. Хотя история знает много примеров, когда максимализм так и не удалось перебороть, даже и в более зрелом возрасте.
Наверное, когда в жизни случается столько дряни, что любую драку воспринимаешь, как угрозу, начинаешь все видеть, как в кривом зеркале.
Робин все больше и больше склонялась к тому, чтобы взять учителя под свою защиту. По разумению Мори-чан, Сайонджи-сенсей очень нуждался в защите и мягком присмотре. Не чтобы не натворил глупостей - все же ребенком Робин сенсея не считала ни на мгновение - а чтобы кто другой не натворил каких-то глупостей, отчего мир учителя станет еще более печальным и жутким. Ведь это, должно быть, действительно страшно - никому не доверять, в каждом ударе видеть оскорбление личности, пытаться оправдать каждую гадость, очевидно, чтобы обмануть собственную совесть. Если сказать, что "родители хотели как лучше" - будет не так обидно, что не борешься. Наверное, и с родителями самого сенсея было так же. Или с еще кем-то, откуда-то же у него взялась эта привычка оправдывать сказочных злодеев.
Наверное, выводы Робин были ошибочны - психологию она никогда не изучала, да и несмотря на все ее старания понять собеседника, наблюдательности и знания жизни девушке сильно не хватало. Но по мере продвижения разговора Сайонджи-сенсей все больше ассоциировался у Мори-чан скорее с женщиной, чем с мужчиной. И все инстинкты по защите женщин, детей и прочих слабых, включались у Робин один за другим.
- Я не очень люблю, когда у меня что-то не получается. - честно сообщила Робин. - А бегать я и так умею. И мне не нужно выбирать между бегом и рисованием - я могу побегать в другое время.
Это было чистой правдой. Спорт из Робин нельзя бы было выбить ничем, и чем бы девушка не занималась в прочее время, время на бег, растяжку, тренировку она находила абсолютно всегда.
- А у вас будет время заниматься со мной отдельно?
Предложение казалось девушке более чем щедрым. С ней никогда не занимались лично. Точнее, не так - занимались, конечно, но не преподаватели в школе. У тех всегда было достаточно дел, чтобы не тратить лишнее время на частные уроки не самой талантливой в школе ученице. И то, что Сайонджи-сенсей был готов потратить свое личное время на то, чтобы научить ее рисовать, учитывая, что таланта у Робин и впрямь не было никакого, действительно вызывало у девушки благодарность и некоторое уважение. Она вообще очень уважала людей, преданных своей работе.
- А других просьб у меня вроде пока нет. Ну разве что... - Робин замолкла на мгновение, не зная, стоит ли это озвучивать вообще. - Не рассказывайте о том, что я девушка, пожалуйста. Но вы же и так не расскажете, да?
Последнее было сказано с помесью надежды и уверенности. Уверенность эта основывалась просто на убежденности в том, что Сайонджи-сенсей не из тех, кто будет сперва предлагать свою помощь, а потом стучать на ученицу начальству. Это было бы уж слишком непорядочно, а Робин, как мы уже многократно упоминали, предпочитала людям верить.
- И... сенсей? - серьезно, как будто речь шла о жизни и смерти, не иначе. - Если вдруг вам потребуется моя помощь - вы скажите.
И, чувствуя, что подобное предложение требует по меньшей мере некоторых пояснений, поспешно объяснила:
- Ну если драку остановить или еще что-нибудь... - под конец объяснения Робин смутилась окончательно. Предложение вдруг показалось до ужаса глупым - ну кто, в конце-концов, берется защищать взрослого учителя?